Что же всё-таки происходило за кремлёвскими стенами?.. «Правда» оставалась верна себе – не говорила народу правду, «Известия» вещали не нужные народу вести, а то, что требовали «сверху». Даже и мы, журналисты центральных газет, могли лишь строить догадки о всплесках антиеврейских кампаний. Было видно, что в Кремле образовались силы, которые пытались прорвать цепь еврейской блокады, но сил не хватало. Атаки, едва начавшись, захлёбывались.
Грузин для евреев становился опасным, надо было ждать трагической
развязки. Позже Михаил Семёнович Бубённов, автор знаменитой «Белой берёзы» – любимой
книги Сталина, мой задушевный друг, мне скажет:
– Хочешь услышать забавную историю – то ли быль, то ли небыль, – так
вот, слушай: собрал это Сталин у себя на Кунцевской даче своих ближайших
соратников – Берия, Кагановича, Ворошилова, Молотова, Маленкова, Микояна – и
будто бы сказал: «Хочу сделать важное сообщение. Вы знаете, что со времени
подготовки революции и до наших дней евреи нам ставили палки в колёса. В революцию
они выдали план восстания, в гражданскую войну разжигали страсти и сталкивали
всех лбами, в двадцатые – тридцатые годы наломали дров с коллективизацией, в
годы войны бежали в Ташкент, делали панику в Москве, и так на протяжении всей
истории. Если мы хотим успешно двигаться по пути строительства социализма, мы
должны кардинально, раз и навсегда, решить еврейский вопрос. Я предлагаю
выселить всех евреев из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска и других городов
Советского Союза и определить им места проживания вдалеке от промышленных и
культурных центров страны». Сталин сделал паузу, и в эту минуту раздался вопрос
Кагановича: «А меня?» Сталин посмотрел на него, вынул из кармана трубку, сказал:
«Для вас сделаем исключение». Тогда Ворошилов шагнул вперёд, бросил на стол
партийный билет: «Я выхожу из партии». Сделался шум, все заговорили разом.
Через несколько дней газеты сообщили о смертельной болезни Сталина.
Бубеннов замолчал, пытливо и с улыбкой смотрел на меня. Я знал,
что Михаил Семёнович сразу же после смерти «отца народов» имел поручение от
«верха» написать документальный, строго правдивый очерк о бытовой жизни Сталина
и будто бы был допущен во все дачи, квартиры и кабинеты и к нужным документам,
но через четыре дня его дела были приостановлены, и будто бы даже у него были
отобраны все записи. Впрочем, всё это я слышал стороной, сам же Михаил Семёнович
предпочитал об этом не распространяться.
Однако эпизод с выселением евреев звучал в его устах правдиво, и,
видно, не без умысла он сообщал мне его, возможно, в надежде, что с ним он не
уйдёт в могилу. На официальную историографию не надеялся, был уверен, что в
обществе нашем ещё долго будут властвовать силы, которым правда об этом невыгодна.
В чём мы и убеждаемся теперь. Стоит увидеть физиономию Юрия Афанасьева, директора
историко-архивного института, или Арбатова, Примакова, Заславскую – тоже
директоров крупнейших институтов, как тотчас приходит на ум опасение Бубённова –
настолько он был прозорлив в своих прогнозах.
Мы были близкими друзьями на протяжении двадцати лет, до самой его
смерти. Он многое поведал мне в дружеских беседах. Рассказывал и о том, как ему
однажды позвонил по телефону Сталин.
Было это сразу после войны, когда Бубённов из Риги прислал в
журнал «Октябрь» рукопись «Белой берёзы». Роман стали печатать из номера в номер.
Обрадованный Бубённов вместе с женой Валей приехал в Москву, получил гонорар и
снял угол где-то в частном доме под Москвой. Был он в то время болен – мучил туберкулёз
лёгких, – беден, не имел никакого имущества. И вдруг телефонный звонок:
– Попросите, пожалуйста, Михаила Семёновича.
Хозяйка отвечала:
– Михаил Семёнович отдыхает. Он ночью работал и теперь спит.
– А когда он проснётся?
– Через час.
– Хорошо. Я позвоню через час.
Проходит час. И снова звонок:
– Мне нужен Михаил Семёнович.
– Я слушаю вас.
– Здравствуйте, Михаил Семёнович! С вами говорит Сталин.
Бубеннов рассказывал о своём состоянии в эту минуту. Акцент его,
Сталина, но, конечно же, его кто-то разыгрывает. Наверное, какой-нибудь
литератор из журнала решил над ним подшутить. И не послать ли его подальше? Но
всё-таки решил говорить серьёзно. Мало ли! А вдруг?.. Сталин продолжал:
– Прочитал ваш роман «Белая берёза». Замечательную вы написали
книгу! Мне думается, это лучшая книга о войне. Поздравляю вас, товарищ
Бубеннов. От души поздравляю!
Сталин сделал паузу, а Бубеннов не знал, что отвечать и надо ли
отвечать. На мгновение пришла мысль: поднимут на смех в редакции, будут повторять
каждое произнесённое им сейчас слово и хохотать до упаду. Но всё же ответил:
– Благодарю вас, товарищ Сталин. Мне лестно это слышать.
– Как вы живёте, Михаил Семёнович? Есть ли у вас квартира? Какая у
вас семья?
– Семья у меня небольшая – жена и дочь, а квартиры нет. Добрые люди
приютили нас.
Снова мелькнула мысль: вот эти «добрые люди» особенно поднимут на
смех. Сталин продолжал:
– Такой писатель, как вы, достоин того, чтобы иметь хорошие
условия жизни. Я позвоню в Моссовет, попрошу предоставить вам квартиру. Завтра
наведайтесь к председателю Моссовета – он что-нибудь для вас сделает.
Помедлив, заключил:
– Желаю успеха! До свидания.
Бубеннов ничего не сказал Вале, хозяйке, наскоро собрался, полетел
в редакцию. Ходил по отделам, заглядывал в лица. Нет, никто над ним не смеялся.
Зашёл к главному редактору, Федору Ивановичу Панферову, осторожно рассказал ему
о звонке Сталина. Тут же добавил:
– Может, разыграл кто?
– Ну, такие шуточки исключены.
И позвонил в Моссовет. Там сказали:
– Пусть Бубеннов придёт за ордером на квартиру.
Этот эпизод Михаил Семёнович рассказывал мне не однажды. Мы сидели
в его роскошном кабинете в доме напротив «Третьяковки». В квартире четыре
комнаты, и кухня больше любой из комнат, а по коридору можно кататься на
велосипеде. Сталин же подарил ему и дачу в посёлке «Внуково». Умел «отец народов»
одаривать, щедрость проявлял восточную.
Однако и то верно: пошла вскоре по разным языкам, странам и
народам прекрасная книга о войне – «Белая берёза», и потекли миллионы рублей в
казну государства от трудов писателя Бубённова. Я стоял у книжного шкафа в его
квартире, разглядывал ряды всё новых и новых изданий – несколько десятков тут
было, и все – в прекрасных обложках, на белой гладкой бумаге. Лучшие художники
оформляли книги, ювелирную отделку придавали им полиграфисты. А он ведь потом
написал и другие романы, и те приносили доход государству, украшали частные и
публичные библиотеки. Нет, не даром Михаил Семёнович жил в прекрасной квартире,
имел от государства хорошую дачу!
И тут же будет уместно сказать: немногие русские писатели
пользовались вниманием государства, и уж совсем единицы удостаивались ласки и
заботы со стороны коммунистических вождей. Судя по граду лауреатских медалей и
орденов, сыпавшихся на грудь иных счастливчиков от литературы, можно было бы
привести и ещё несколько фамилий: Эренбурга, Симонова, Суркова, Фадеева, но тут
налицо несовпадение симпатий монархов и читателей.
Пример Бубённова редкий, может быть, единственный. Обласканный в
начале творческого пути, он затем попадёт в сферу глухой неприязни официальных
критиков и всю жизнь проведёт в сторонке от Союза писателей, от общественной
жизни столичной семьи литераторов. Книги его будут жить своей счастливой
жизнью, пользоваться читательской любовью, а имя его исчезнет со страниц литературных
газет и журналов, он станет одним из тех выдающихся русских писателей, чьи
имена негласно будут под запретом «Литературной газеты», много лет
возглавлявшейся евреем Симоновым, а затем евреем Чаковским. Сыны Израиля цепко
держали в своих руках газету, имевшую право казнить и миловать литераторов. И
можно без труда понять, кто у неё ходил в постылых, а кого она поднимала на щит
славы за заслуги, которых не было в природе.
У Бубённова были времена материальных затруднений, но, к счастью,
непродолжительные. «Белая берёза» и другие романы кормили его и его небольшую
семью. К сожалению, этого нельзя сказать о всех русских писателях. С начала
1970-го мне довелось работать в издательстве «Современник». Мы в главной
редакции подсчитали средний гонорар живущего в России писателя и вывели
смехотворную цифру: 130 рублей в месяц – примерно такую зарплату получала
уборщица в министерстве.
Бубённова наглухо «закрыли» после одного эпизода. Летел он с
Катаевым в составе писательской делегации в какой-то город. В самолёте сидели
рядом. Катаев спросил:
– Ты, Миша, читал мой роман «За власть Советов»?
– Читал.
– И как он тебе?
– Не понравился.
– Хо! Это интересно! Все говорят, роман великолепный, а он – «не
понравился!» Ты, наверное, антисемит, Миша?
– Ну вот, сразу и антисемит! Роман мне не понравился потому, что
он плохо написан, а не потому, что его автор еврей. Бедный язык, штампы,
банальности, нет живых лиц. И все говорят, говорят. Как же он может
понравиться?
Катаев позеленел, что-то ещё шипел об антисемитизме, но Бубённов
его не слушал, ушёл в заднюю часть самолёта. А когда вернулся из поездки, снова
перечитал роман и написал о нём статью. Большую, на шестьдесят страниц. И
послал в «Правду».
Прошёл месяц, другой – ответа не было. Друзья говорили: «Зачем
послал в "Правду"? Газета может напечатать семь-восемь страниц, а ты
накатал шестьдесят».
– Да, – соглашался Михаил, – свалял дурака.
И вдруг – звонок:
– Говорит Сталин. Здравствуйте, Михаил Семёнович! Из «Правды» мне
дали вашу статью о Катаеве. Очень вы хорошо написали. В статье содержится
анализ не только романа «За власть Советов», но и стиля писателя, его
художественного метода, если вообще у таких писателей есть художественный
метод.
– Спасибо, Иосиф Виссарионович, но статья большая, и я напрасно
послал её в «Правду».
– Да, верно, статья большая, но я, полагаю, редакция найдет для неё
место. Попрошу, чтобы напечатали без особых сокращений.
Статья была напечатана, и с тех пор Бубённов надолго получил ярлык
антисемита. Официальная критика вычеркнула его из числа писателей. Михаил Семёнович
написал ещё два прекрасных романа – «Орлиная степь» и «Стремнина», – к
последнему по просьбе издательства я написал послесловие, но для критики этого
писателя не существовало. Наша критика, состоящая сплошь из евреев, таких дерзостей
русским писателям не прощает. Два десятилетия спустя, вступая в литературу с
романами «Покорённый атаман» и «Подземный меридиан», я и сам испытал холод
еврейской неприязни.
«Подземный меридиан» был вдребезги раскритикован и объявлен чуть
ли не враждебным только за то, что я копнул в нём заповедные уголки иудейства:
науку, театральную режиссуру, министерства. С трудом я потом напечатал ещё
роман «Горячая верста», после чего передо мной плотно захлопнулись двери
издательств, и я был вынужден, как и Бубённов в последние годы жизни, как и многие
русские литераторы, писать «в стол» и довольствоваться тем, что тебя оставили
на свободе.
Но я отвлёкся. Свои мытарства в литературе, образы
друзей-литераторов я надеюсь показать дальше. Здесь же речь поведу лишь о делах
газетных. Повторяю: Михаил Семёнович рассказывал о совещании на даче Сталина
как-то несерьёзно, с какой-то лукавой усмешкой, а рассказав, спросил:
– Ты работал у Василия Сталина, – может быть, и там говорили об
этом?
– Слышал я эти разговоры и в «Сталинском соколе», и в окружении
Василия Сталина, но никаких документальных подтверждений этому не находил. А
куда он их хотел выселить?
– На Дальний Восток. И лагеря для них подготовил.
– Ну, это вряд ли. Без Берии и Кагановича такой операции он бы не
проделал. Нет, это уж из области сказок. Да и то, что вы рассказали о совещании,
мало походит на правду. Судите сами: к кому он обратился со своим предложением?
К Кагановичу? К Берии?.. – они двоюродные братья. К Молотову, Калинину, Ворошилову,
Жданову, Андрееву – они женаты на еврейках. К Микояну? – армяне те же семиты,
только крещёные. Возле Сталина, как и возле Ленина, плотно держался еврейский
клубок. В действиях Сталина много было странностей: одна разборка перед войной
западной оборонительной линии чего стоит! Но чтобы с предложением выселить
евреев обратиться к самим евреям? Не верю я в это, как хотите!
На том закончилась эта наша памятная беседа.
Слышу недовольный ропот читателя: зачем ворошить эту кучу, не
принято у нас, непривычно для слуха. Шовинизмом попахивает. И вообще русскому
человеку не свойственно дурно говорить об инородцах, живущих с ним рядом. Мы
интернационалисты по натуре своей, по самой природе.
Да, верно, русский человек широк. Он добр и благороден, душа его
распахнута, открыта – заходи, будь как дома, чем богаты, тем и рады. Гостеприимство
русских известно всему миру. «Будь как дома» – из тех, далёких времён идёт,
когда предки наши, славяне, Богу-солнцу поклонялись, и нам передались
безбрежная доброта и гостеприимство. Но какая опасность таилась в этой младенческой
доброте и наивной вере нашей, мы только теперь увидели.
Те, кому распахнули мы дом и душу, за кем слепо пошли в 1917 году
и затем вверили всю полноту над собой власти, не только взгромоздили ноги на
стол, пустили по миру семью хозяина, но ещё и принялись уничтожать его
физически.
Тут уж меня непременно обругают шовинистом. Ну, а что поделаешь с
Фёдором Михайловичем Достоевским? Ему-то этот банальный ярлычок на грудь не
повесишь. А он в своём знаменитом «Дневнике» заметил: «А между тем мне иногда
входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три
миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов – ну, во что обратились бы у
них русские и как бы их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в
правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили ли бы прямо в
рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до
окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в
древнюю свою историю?»
Это место из «Дневника писателя» вызвало особую ярость евреев: его
упрекали в ненависти к ним. «С некоторого времени, – писал Достоевский, – я
стал получать от них письма, и они серьёзно и с горечью упрекают меня за то,
что я на них нападаю, что я "ненавижу жида", ненавижу не за пороки
его, "не как эксплуататора", а именно как племя, то есть вроде того,
что "Иуда, дескать, Христа продал"».
Достоевскому лишь «иногда» приходила такая мысль, а мне не иногда,
а частенько думается: а что если бы не у нас в России были у власти сплошь
нерусские – Ельцин, Бурбулис, Шахрай, Чубайс, Лившиц, а в Тель-Авиве в их
кнессете заседали бы Иванов, Петров, Васильев?.. Или они были бы на самом деле
Иванов, Петров, Васильев, а фамилии бы носили Коган, Фельдман, Вольфсон… Что
если бы русская команда сформировалась не только в кнессете, а и в
правительстве Арона Шамира? Долго бы она там усидела?.. Да и возможно ли там такое
представить даже в порядке теоретических химер?.. Вы смеётесь. А мне совсем не
смешно бывает, когда в здании, названном ими Российским Белым домом, я вижу
среди министров одни только иудейские лица. Фамилии – нет, не только иудейские;
там есть и Примаков, и Козырев, и Бакатин, но лица… Их ни с кем не спутаешь.
Достоевский сказал о евреях самую малость, – в наше время они о
себе говорят куда больше. В 1993 или 94-м году в студию Ленинградского телевидения
пригласили гражданку Израиля. С ней беседовала наша, питерская еврейка. Наша
говорит: «Я еврейка, но муж у меня русский. Нам не будут чинить препятствий в
Израиле?» Соплеменница ей ответила: «Израиль – государство национальное, ваш
брак у нас будет недействительным, а дети – незаконнорождёнными. И если ваш муж
умрёт, его нельзя будет похоронить на земле Израиля. У нас с этим строго».
А ну-ка, заведи мы такие строгости, что было бы в России с
евреями? И какой бы крик во всём мире подняли так называемые «борцы за права человека»!
Так за что же вы обижались на Достоевского? Какую же неправду он о
вас сказал?
Говорю об этом из опыта своего общения с евреями, вспоминаю их
косые взгляды, обвинения в антисемитизме. Но помилуйте: разве я хоть где-нибудь
сказал о вашем национализме, о вашей нетерпимости к другим народам? Хотя бы
одну десятую того, что поведала питерцам ваша соплеменница? Да, господи, скажи
я такое, и меня бы забросали каменьями! Меня бы, как Василия Белова, назвали бы
человеконенавистником, избили бы, как Распутина!
Вот где ваша правда и весь ваш характер. Вы, как летучие мыши,
боитесь света. А коль скоро вас вытащат на свет, вы одно только и кричите: «Антисемиты!..»
Ну что ж, антисемит, так антисемит! Вы так называете людей прозревших. И уж
лучше быть в компании Достоевского, Гоголя, Есенина, Лескова, Тургенева,
Куприна и миллионов других прозревших ныне людей, чем в компании совков и
оболтусов, которых вы же и презираете. Цинично, на весь мир, используя своё
телевидение, кричите, что живёте в стране дураков. Господи, проснись Россия!
Где твоя гордость?
А, собственно, что это такое – «антисемит», «антисемитизм»? Ну
почему нигде в мире по отношению к другим народам нет подобного обвинения,
например «антикиргиз», «антикиргизизм»? Всякий здравомыслящий задумается: ага,
если есть антисемиты, значит, есть и то, за что люди не любят этих самых
семитов. Антисемиты-то есть не только среди русских, но и среди других народов,
всюду они есть, во всех странах! Это обстоятельство, кстати, характеризует
самих евреев, а не тех, кто их не любит.
Ненависть евреев преследовала Достоевского почти столетие – он был
объявлен «реакционером», «мракобесом». Полуеврей Ленин назвал его «архискверным
писателем». Но сила и масштаб исторической личности измеряются не ярлыками
оппонирующих политиканов, а важностью открываемых этой личностью истин и
глубиной прозрения общественных явлений. Для каждого нового поколения русских
людей, да и других народов мира, фигура Достоевского как бы открывается заново
и с каждым разом становится всё выше и привлекательнее.
Ныне «Дневник» за 1877 год, в котором великий писатель исследует
еврейский вопрос, стал необходимым документом для каждого образованного
человека. Из этой книги, из работ А. Куприна, Н. Гоголя, И. Тургенева, М.
Салтыкова-Щедрина, из новейших публикаций, академика Ф. Углова, профессора Б.
Искакова, писателей И. Шевцова, В. Солоухина, В. Белова, из статей И.
Шафаревича, М. Лобанова, по великим откровениям митрополита Иоанна, а также по
работам авторов русского зарубежья наши люди узнают истину о еврейском характере,
об их многовековой и нелестной роли в истории Российского государства.
Давайте поговорим начистоту: в чём же погрешил против истины
Достоевский? Где та ненависть «к жиду, как к племени», которую вот уже более
ста лет вы усматриваете в его «Дневнике»? Достоевский задался вопросом, что
стало бы с русскими, если бы нас было три миллиона, а евреев 80 миллионов, и мы
бы жили в их стране?
Великий писатель мог бы задать и другой вопрос: что станет с
русскими, если однажды в результате какой-нибудь революции евреи придут к
власти в России? И тогда бы нам не пришлось на него отвечать. Ответ мы видим в
самой жизни. За семь десятилетий после того, как в 1917 году они пришли у нас к
власти, разрушено Русское государство, русская православная вера, русская
культура. Они создали у нас такой бедлам, от которого сами же евреи в панике
побежали из России.
А русский народ? Народ ещё цел, но это уже не тот народ, который
был и которого знал весь мир. Нынешний русский народ на себя не стал похож,
недаром нас то манкуртами называют, то зомби. И вот ведь что примечательно:
если евреи получают волю, то к такой черте подводят каждый народ.
Пишет Достоевский в своём «Дневнике»: «А дней десять тому назад
прочёл в "Новом времени" корреспонденцию из Ковно, прехарактернейшую:
дескать, до того набросились там евреи на местное литовское население, что чуть
не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных спившихся, угрожая им
муками ада и устраивая между ними общества трезвости… Вслед за ксендзами и просвещённые
местные экономисты начали устраивать сельские банки, именно, чтобы спасти народ
от процентщика-еврея, и сельские рынки, чтобы можно было "бедной
трудящейся массе" получать предметы первой потребности по настоящей цене,
а не по той, которую назначает еврей».
Литовцев спасли ксендзы да «просвещённые местные экономисты». У
нас, у русских, после 1917 года ни тех, ни других не осталось: революционеры,
возглавляемые евреями, предусмотрительно «вычистили» русское общество от тех и
от других. Карающий меч революции польский еврей Дзержинский опустил, прежде
всего, на русских священников и русскую интеллигенцию. «Революция тогда
чего-нибудь стоит, – повторял отцов французской революции Ленин, – когда она умеет
защищаться». Революцию они защитили, народ пустили на распыл.
За многие грехи ныне обвиняют Сталина, – я ему не защитник, – однако
скажем, наконец, правду: Сталин-то не один был, возле плеча его стояла всё та
же «ленинская гвардия», которую мы теперь знаем поимённо.
Работал я в газетах, писал свои книги, а в голове всё сильнее
пульсировала мысль: наш русский народ вымирает! Вот ещё десять, двадцать, тридцать
лет – и народа не станет. Он будет таким же редким, как были до Великой
Отечественной войны ассуры – некогда могучие и гордые ассирийцы, или на Кавказе
– абазинцы. Кровь холодела в жилах. Можно ли такое представить? Нет, но жизнь
на каждом шагу подтверждала мрачные прогнозы. И братья-писатели, и художники с
тонко развитым инстинктом предвидения, с широким и глубоким охватом
мироощущения не дают разуму успокоиться, бьют тревогу, зовут к борьбе.
В начале шестидесятых выходит в свет и повергает евреев в шок
роман Ивана Шевцова «Тля», тотчас же заклеймённый официальной прессой как
антисемитский. «Агенты влияния» всполошились. Я тогда работал в «Известиях» и
видел, как перетрусили все эти буничи, лацисы, бурлацкие, Карпинские, трусцой
перебегали из кабинета в кабинет, ошалело таращили глаза. Весь их заполошный
вид говорил: «Что же это будет? А?..»
И, едва опомнившись, ударили по автору ненавистной «Тли». Изо всех
стволов крупного калибра – со страниц почти всех центральных газет. За месяц
десять статей! Многовато! Любой другой человек упал бы замертво, Шевцов устоял.
Крепким оказался Иван. Ну, Иван! Гитлер со своей армадой не сумел его сокрушить,
и эти не сломили. Прямой наводкой пушки палили, снаряды – самые крупные, тиражи
– многомиллионные, прицельно жарили, снаряд в снаряд, а он, Иван, живёхонек. И
ещё романы пишет: «Во имя отца и сына», «Любовь и ненависть», «Лесной роман».
«И всё о нас, – галдели евреи. – Живуч, однако! Неужто и все они
такие, русские? Этак ведь не добьёмся мы мирового господства к 2000-му году.
Все карты нам попутают. И сегодня… – на что уж власть наша, и Полторанин во
главе всей печати, и Голембиовский царит в "Известиях", и Егор Яковлев
на телевидении, и Попцов, и прочие ребята из дружины Александра Яковлева, а
Шевцов новый роман против нас выкатывает. И назвал-то как – "Над
бездной"! Ну, Иван! Много на нашем пути стояло крепких молодцов. Но этот!
Не в пример прочим – ровно дуб на поляне. Не побежать бы нам самим от русских,
как встарь наши прадеды давали дёру из Египта, Испании, да есть ли страна
такая, из которой не случалось бы скорбного исхода? Вон Средняя Азия, – ныне и
оттуда уж побежали…»
В Питере примерно тогда же художником Евгением Мальцевым создаётся
эпохальный холст «Братья» – о природе гражданской войны, в Москве художник
огромной духовной силы Виктор Иванов множит галерею портретов земляков, жителей
села Исады. Я не однажды бывал у него в мастерской, всматривался в лица, в
особенности женщин, – они кажутся живыми, но уж очень сурово смотрят. Так
сурово, что, как мне чудилось, теряют своё женское обаяние, мягкость и
нежность. Другие стали наши женщины, не те, что были на холстах Венецианова,
Кустодиева, Серова. И много у художника похорон. Хотелось сказать, да не
посмел. А недавно читаю в газете вопрос к нему: «Да что ты все похороны пишешь?»
Художник ответил: «А как не писать? В моём селе Исады за два года 600 человек в
землю положили. А в первый класс школы прошлой осенью пришли трое детей, а этой
– и вовсе двое».
Однажды я шёл по Невскому, на столбе у Казанского собора увидел
листовку. В ней сообщалось, что уже давно проводилась у нас перепись населения,
а результаты переписи скрывают до сих пор, потому что боятся обнародовать
страшную цифру: народа русского осталось 65 миллионов!
Позвонил в статуправление. Никто не знал или не хотел отвечать,
когда будут напечатаны результаты переписи. Позвонил своему другу, он заведует кафедрой
статистики в столичном вузе, наверное, знает.
А это ведь, – ответил профессор, – как и кого считать. Есть
русские и русские наполовину, и русские на четверть. Вот я вам на этот счёт
прочту некоторые примечательные записи. Драматург Е. Петросян в своей
интермедии говорит: «Хорошая рыба угорь, размножается только в Саргассовом
море, а мой знакомый прописан в Москве, живёт в Одессе, а размножается по всему
Советскому Союзу».
А вот ещё, из романа В. Ерофеева «Москва-Петушки»: «Он всегда
возил с собой в дипломате коктейль "Поцелуй для тети Клавы": сто
граммов – и человек становится настолько одухотворённым, плюй ему в харю – он
ничего не скажет, а девушка ни в чём не откажет». Ну, и последняя запись, из
присланного мне недавно частного письма: «В города и сёла Вологодской области,
как и в другие области России, едут женихи с юга, внедряются в русские семьи с
целью их разрушения или чтобы снабдить девушку внебрачным ребёнком».
– Ну, спасибо, мой друг, – сказал я профессору на манер Некрасова,
– разогнал ты мою грустную думу.
Ох, как больно, как тяжко жить, когда ты думаешь не о себе только,
а хоть немножечко и о других.
В цифры я тогда не поверил, не верю и теперь, и «кабалистика»
профессора меня не смутила: не о расовой чистоте моя тревога! Плохо, конечно,
когда и цветом, и видом рождается полу-тот и полу-этот, но блуждающий
негодяй-самец напрасно думает, что, рассыпая там и тут своё семя, он умножает
свою национальность. Она, национальность, идёт, в основном, от матери,
впитывается с материнским молоком и формируется затем средой, воспитанием и
самой природой обитания.
Себя же этот пилигрим скоро превратит в получеловека-полузверя, и
цена ему немного больше той, которую он берёт с москвичей на Рижском рынке за
пучок петрушки. А сын его или дочь, рождённые русской женщиной, на рынке с
пучком петрушки стоять не будут, а если и принесут туда какой продукт, – то
будет тот продукт свой, выращенный их собственными руками. И весь характер, и
облик, и манеры будут у них плоть от плоти матери. Было уж такое в истории, и
не однажды. Вливалась в нас кровь половецкая, и кровь монгольская, и татарская:
прабабушки наши абортов не знали, а татары и монголы с ними не церемонились,
ан, ничего, переварили мы всякую кровь и обратили её в русскую.
Дмитрий Менделеев в расчётах своих применял анализ почти
химический. Взял прирост русского населения на начало века, прикинул, что,
сохрани мы этот прирост, и к концу века мир имел бы 600 миллионов славян. Не
знал он, с какой цифрой мы войдём в новый эксперимент, названный перестройкой,
и с какой цифрой выйдем из неё: уже теперь известно, что русский народ в
нынешнем столетии не досчитался 400 миллионов человек.
Простите нас, сгоревшие в печах дьявола, и… не родившиеся. Велик
наш грех перед вами, и замолить мы его не сумеем.
Да, численность народа русского пока снижается и может достигнуть
критической черты, но верю я: встрепенётся люд славянский, увидев край своей
беды, и, как птица Феникс, возродится из пепла. Ведь было же не раз такое и
будто бы случалось в древности, когда нас, русских, было меньше, чем грузин,
однако же, встрепенувшись, наши предки являли миру силы небывалые.Иван Владимирович Дроздов (р. 25.05.1922), писатель и общественный деятель, организатор трезвеннического движения. Родился в дер. Ананьино Бековского р-на Пензенской обл. в крестьянской семье. Участник Великой Отечественной войны, с 1941 по 1945 на фронте, служил в авиации, затем в зенитной артиллерии, кавалер 5 боевых орденов и многих медалей. Его бронзовый бюст установлен в музее Великой Победы на Поклонной горе в Москве. В 1959 закончил Литературный институт им. Горького. Работал журналистом, сотрудник газеты «Сталинский сокол», обозреватель газеты «Известия». Долгое время был зам. гл. редактора издательства «Современник». Член Союза писателей России, вице-президент Международной Славянской академии. Автор нескольких популярных романов. Принимает активное участие в трезвенническом движении, является руководителем общественной организации «За трезвость нашего народа», автор книг, посвящённых теории и практике работы по отрезвлению «Геннадий Шичко и его метод», «Унесенные водкой» и др. Главное внимание в книгах Ивана Дроздова уделено тихому, повторному завоеванию России иудеями после окончания Великой Отечественной Войны. Он очень профессионально, но без истерики, раскрывает многие хитрые приёмы, с помощью которых долгие годы работает иудейская 5-я колонна в России...
Приобрести все изданные книги И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу:194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.
Немає коментарів:
Дописати коментар