Чечня. Полигон вседозволенности

Александр Семененко,
директор Ставропольского регионального правозащитного центра

Определенно, что под маской "контртеррористической операции" на чеченском полигоне идет (и еще неизвестно, сколько будет идти) боевая тренировка всех силовых структур страны.

Вопрос в том, что пока не очень понятно, к чему они готовятся. К нанесению превентивных ударов в рамках новой - сначала разрабатываемой, а затем недавно утвержденной - военной доктрины? Или к новому чрезвычайному положению внутри страны с использованием прошедших Чечню силовых структур для подавления массовых беспорядков в городах? Или к тому и к другому одновременно?

Я задал этот вопрос в частной беседе с одним хорошо знакомым силовиком с большими просветами на погонах, который, кстати, в Чечне пока ни разу не был. Для него ничто из мною сказанного не было новостью, он сначала снисходительно улыбался, давая понять, что ему известно намного больше, чем мне, а затем уже без улыбки ответил: "Для меня уже не вопрос - для чего. Для меня вопрос - когда?" И, помолчав, добавил: "Я буду оставаться на своем посту. И буду стрелять, когда начнется".

У каждого, кто малое или длительное время находился в Чечне, или кто живет там постоянно, свое видение на то, что там происходит. И взгляды эти зачастую совершенно разные.

Я скажу о своем видении и о своем понимании происходящего.

Прежде всего, я не согласен, когда говорят, что там идет война. Потому что там нет войны. По крайней мере с начала марта 2000 года, когда событиями в селе Комсомольском под Урус-Мартаном закончилась т.н. "активная фаза боевых действий".

Словом "война" определять события в Чечне просто удобнее, поскольку слово это короткое и емкое. Однако, на мой взгляд, оно не совсем применило к событиям в Чечне, т.к. то, что там происходит, во-первых, выходит за рамки этого понятия, а во-вторых, намного хуже, чем война - если что-то и может быть хуже.

Происходящее в Чечне выгодно называть войной прежде всего тем, кто так или иначе наживался на событиях там, продолжает наживаться сейчас и стремится к тому, чтобы делать это и дальше - бесконечно долго.

Сказанное в равной степени относится как к россиянам, имеющим свой интерес в Чечне и около, так и к определенной части чеченцев.

В Чечне немало и простых людей, которые, страдая от происходящего там, тем не менее гордятся тем, что маленькая Чечня так долго и небезуспешно воюет с большой Россией.

Когда же в России против войны в Чечне протестуют люди, знающие о событиях в Чечне в основном и полностью только из сообщений не совсем свободных центральных СМИ, приходится с сожалением констатировать, что своими протестами они неосознанно поддерживают тех, кому эта "война" и "контртеррористическая операция" выгодна - прежде всего в материальном плане.

Вряд ли стоит удивляться тому, что западные страны закрывают глаза на происходящее в Чечне даже тогда, когда кровь и мерзость т.н. "контртеррористической операции" более чем очевидны - Западу, во-первых, выгодно прежде всего дальнейшее ослабление России через многолетнюю бездонную финансовую дыру, каковой является Чечня, а во-вторых, выгодно ослабление российской армии - через ее дальнейшую деградацию, невиданный ранее рост мздоимства и коррупции в ее среде, подрыв самих устоев армии как института защиты государства от внешней угрозы - как следствие ее участия во внутреннем вооруженном конфликте, где "позволено все".

Удивляться стоит, пожалуй, тому, что протесты против происходящего в Чечне в самой России крайне малочисленны - как по количеству самих акций, так и по количеству их участников - и потому малоэффективны.

И здесь следует сказать, что и это, пожалуй, было предусмотрено и просчитано заранее (в Генштабе или выше?) - ни из Москвы, ни из ближнего Подмосковья ни один призывник (в дальнейшем - солдат срочной службы) не направляется в части, которые затем проходят службу на территории Чечни.

Как следствие - ни жители Москвы, ни жители Подмосковья (за очень редкими, случайными исключениями) не получали и не получают вместо своих живых сыновей цинковых гробов из Чечни - иначе бы многотысячные пикеты обезумевших от горя матерей круглосуточно стояли бы у Кремля все эти годы.

Для матерей же из провинций - разрозненных, поодиночке - если даже они наскребут денег на дорогу до Москвы для этих целей, давно существует московская городская больница № 7, больница "для приезжих" - с психиатрическим отделением для тех, кто вздумал у стен Кремля искать правду, справедливость и защиту от беспредела власти на местах.

С середины марта 2000 года по начало июля 2001 года я более семи месяцев проработал на территории Чечни с гуманитарной миссией, изъездил ее всю, включая самые отдаленные горные села, неделями находился среди чеченцев, жил в их домах, ел их пищу - мне, гостю, хотя и русскому, нередко отдавали последнее, то, что детям своим не давали .

Я беседовал с чеченцами, мужчинами и женщинами, солдатами и офицерами федеральных войск, и в течение нескольких месяцев старался понять, что же происходит в республике.

Если это "война" - то, как у всякого нормального человека, остается куча вопросов, на которые нет ответа.

Если это "контртеррористическая операция" - то вопросов возникает еще больше.

С первых же дней моего нахождения там мне, бывшему радисту разведки одной из дивизий ВДВ, вспоминались армейские теоретические занятия под названием "Действия специальных подразделений по дестабилизации положения в глубоком тылу противника" - уж очень все напоминало отработку этой теории на практике.

Месяца через три-четыре моего пребывания в Чечне вызрела довольно длинная словесная формула, которая лично для меня снимала все возникающие вопросы и в которую прекрасно, как патрон в патронник, вписывались все несуразности происходящего как в Чечне, так и в связи с Чечней за ее пределами - "узаконенный постоянно действующий военный полигон с боевой стрельбой, с искусственно регулируемым числом реального противника и запланированным числом жертв с российской стороны (число жертв со стороны населения Чечни в расчет вообще не принимается)".

Единственное слово, уместность употребления которого здесь вызывает у меня сомнение - "узаконенный". Тем более в стране, где не только не исполняются законы, но с подачи Правительства Госдумой принимаются, Советом Федерации и Президентом утверждаются и после этого не один уже год действуют законы, прямо противоречащие целому ряду статей Конституции.

Я имею в виду прежде всего майский 2002 года Федеральный закон № 57 "О внесении изменений и дополнений в часть вторую Налогового Кодекса". И существующая законодательная база не позволяет многочисленным общественным организациям страны, конституционные права членов которых этим законом грубо нарушены, это отменить - ни в Верховном, ни в Конституционном Суде.

Страна бесправия. Где вы, государственные хранители и гаранты наших прав - Генеральная прокуратура и Президент?

Слишком высоко сидят - не докричишься. Особенно в условиях полигона.

С первых же дней пребывания в Чечне мне также вспоминался колымский февраль-март 1991 года, когда мой друг, вернувшись со сборов офицеров запаса, поведал, что темой сборов было "Действия мотострелковых и танковых подразделений при массовых беспорядках в городах". Когда он, воспитанный на воинской присяге советских времен ("Я всегда готов по приказу партии и правительства выступить на защиту священных рубежей нашей Родины…"), спросил: "А где это мы собираемся наводить порядки - в Шанхае или Нью-Йорке?", ему грубо посоветовали не задавать глупых вопросов.

До августа 1991 года с его ГКЧП оставалось полгода.

Отработка ГКЧП, подготовка к нему, апробирование возможных результатов, проверка реакции на него началась зимой 91-го со сборов офицеров запаса в городах Дальнего Востока, двинулась с востока на запад и, насколько мне известно, тихонько сошла на нет где-то в районе Красноярска и Новосибирска - противодействие воспитанных на воинской присяге советских времен офицеров запаса становилось все сильнее.

Это было учтено. И исправлено. Я, также принимавший присягу советских времен, и не изменявший ей, не мог понять ни осенью 1993 года, когда танки стреляли прямой наводкой по московскому Белому дому, ни в начале первой чеченской кампании, как это можно использовать вооруженные силы для разрешения конфликта внутри собственной страны, против части собственного народа - это ведь дело внутренних войск!

И был шокирован, узнав текст новой, российской воинской присяги - там были добавлены слова "на защиту конституционного строя".

Полигон. Вся страна - полигон. Полигон беспредела, бесправия и страха. И Чечня - как наиболее яркое проявление этого понятия "полигон" - с боевой стрельбой, реальным противником и запланированными многотысячными жертвами с обеих сторон - то изящно, то беспардонно нагло именуемый "войной" и "контртеррористической операцией".

Лапша на уши всей стране - из уст профессиональных карточных шулеров в погонах и без.

Будучи в трех северных районах Дагестана, где, несмотря на сложное отношение к чеченцам вообще после рейда Басаева в республику, люди приняли и разместили около 20 тысяч беженцев из Чечни, десятки простых крестьян, принимая меня за журналиста, задавали один и тот же вопрос: "Как можно было выпустить Басаева из Дагестана, если там всего одна дорога?!"

Я не очень-то понимал смысл их вопроса - пока чуть позже не попал в село Харачой Веденского района, откуда Басаев входил в Дагестан и куда затем выходил, и не увидел эту самую дорогу, ее начало и ее конец.

Конусообразная голая гора с тремя нарезанными бульдозерами нитями серпантина дороги. Крутизна склонов - градусов 60-70. Стоять на таком склоне человеку невозможно - либо лежать, либо катиться кубарем вниз. Не надо быть профессиональным военным, чтобы понять - достаточно нескольких боевых вертолетов МИ-24 на некотором удалении от горы или звена штурмовиков, и вся басаевская рать осталась бы здесь навсегда.

Как можно было их выпустить?! Как при наличии всепогодной штурмовой и армейской авиации, десантно-штурмовых и горнострелковых подразделений можно было пренебречь азами военного искусства и не отрезать единственный - ни вправо, ни влево - путь отхода боевиков?!

Да очень просто - не было приказа их уничтожить. Или - наоборот - был приказ "дать им уйти". Нужен был повод, чтобы войти в Чечню еще раз. Политика и алчность снова были впереди - впереди не только закона, но и здравого смысла.

На вас, "выпускающие" командующие различного ранга в форме и в штатском - вся кровь, все смерти, все страдания и мерзости второй чеченской кампании и всего, с нею связанного. И те, что были. И те, что есть. И те, что будут.

Этот принцип "не уничтожать полностью", чтобы оправдать свое присутствие в Чечне в дальнейшем, повторился еще не раз.

Когда в начале 2000 года при 80-тысячной группировке войск в Чечне со всепогодной штурмовой и армейской авиацией до двух тысяч боевиков выходили из Грозного, и было заранее известно, куда именно они будут выходить - 70 километров практически ровной, как стол, и безлесной местности до гор они шли семь суток (!), вынося раненых, в том числе обезноженного Басаева.

Двигались ночами, отсыпаясь днем в селах на своем пути, и никто их не трогал - федералы обстреливали села лишь после того, как они уже ушли, добавляя тем самым число боевиков за счет тех, у кого в результате таких обстрелов погибли родные.

Можно, конечно, с дуболомской прямотой обвинить жителей этих сел в пособничестве боевикам - однако у чеченцев есть вековой неписанный закон, которому они неукоснительно следуют и в мирное время, чтобы не нарваться на месть, а тем более - в условиях общей для них беды: "Если вайнах пришел к вайнаху и попросил приюта - никто не вправе отказать просящему", и не нам, людям другого уклада жизни и других верований, этот закон отменять.

Принцип "не уничтожать полностью" повторился в селе Комсомольском. Я въехал в Урус-Мартан с грузом муки для беженцев из этого села сразу после этих событий, все еще было свежо - и контрактник, которому надо было выговориться, рассказывал, как сначала по приказу командующего сняли все посты, чтобы боевики беспрепятственно вошли в село, затем, посчитав, что боевиков там человек 50, пустили на "зачистку" 200 спецназовцев, которых боевики (их оказалось намного больше, чем предполагалось) буквально "порезали на кусочки".

Основной массе боевиков дали беспрепятственно уйти, а тех немногих, которые остались, начали обстреливать из всех имевшихся видов вооружений, включая авиацию - а вместе с ними все село с его жителями.

Было 4 часа утра, жители выскакивали из домов раздетые, и спаслись лишь те, кто догадался, что бежать надо навстречу окаймляющим село орудийным вспышкам.

Потерявшим родных и близких, лишенным всего - даже одежду и обувь им дали жители Урус-Мартана - я привез им муку, потом еще раз муку и сахар, и они все были изумлены не только и не столько этим, как тем, что не все русские - с автоматом.

Не забуду, как после традиционного чаепития ко мне подошел один из уцелевших, с печатью выжженной души на лице, и, не проронивший ранее ни слова, с гордостью и надрывом, от которых я содрогнулся, сказал: " Я - бывший полковник Советской Армии. Я никогда не думал, что после того, что русские сделали с Комсомольским, я буду сидеть за одним столом с русским, пить с ним чай и мирно беседовать. Спасибо".

Как минимум трое человек, непрофессиональных военных, в разных населенных пунктах Чечни признавались мне, что воевали против федералов, уточняя - в эту войну. Их рассказы объединяло одно - они ушли из лесов и гор потому, что им "надоела эта игра". А не наказали их "за отступничество" потому, что воевали они не за деньги, а из мести за погибших родственников.

Рассказ одного из них: "Прижали нас в горах основательно. Погнали по ущельям, а проводника, который бы знал эти горы, не было. И попали мы в каменный мешок, откуда выхода не было. Человек двести нас было, патронов - на полчаса плохой стрельбы. Забились мы в расщелину, как селедки в банку, лежим, ждем. Солдаты тремя цепями идут, сзади БТРы прикрывают. Когда до солдат метров триста осталось - лица стали видны - командир наш отходит в сторонку и по спутниковому телефону с кем-то говорить начал. Пока говорил, солдаты еще метров на сто к нам приблизились - вот-вот нас увидят.

А затем дружненько развернулись и пошли вниз - хотя и дураку было бы ясно, что мы тут и никуда не делись. И не просто вниз ушли, дожидаться нас на выходе из ущелья, когда мы сдаваться начнем - вообще уехали. Мы без единого выстрела вышли из этого ущелья и ушли, куда нам надо было. Тогда я и понял, что все это игра, и что они друг с другом договариваются - и ушел домой при первой возможности…"

При таком взаимовыгодном сотрудничестве "международных террористов" с "антитеррористами" вполне логично предположить, что финансовые потоки из-за рубежа на поддержку терроризма не просачиваются в Чечню, как вода сквозь пальцы, а контролируются и делятся в зависимости от участия сторон.

Как делились доходы от продажи за рубеж самолетов, вертолетов и бронетехники, официально якобы сбитых и уничтоженных в Чечне. Не говоря уже о боеприпасах и прочей "мелочи", которые периодически "уничтожаются в результате пожара" на воинских складах по всей стране.

Командир бригады морской пехоты, потерявший в боях убитыми всего несколько человек, получил инфаркт после того, как в штабе "контртеррористической операции" ему устроили жесточайший разнос за то, что он, вместо того, чтобы очистить от боевиков одно село и остановиться, очистил еще и два соседних - "они у нас к зачистке запланированы только в следующем месяце!"

Больше морскую пехоту на чеченский полигон не направляют - они в принципе не признают в бою команду "Отставить!" и тем самым сильно вредят тактическим планам "контртеррористической операции".

Лично я очень долго не мог понять, как это нашими переносными зенитными комплексами (ПЗРК), "Иглами" и "Стрелами", боевики в Чечне сбивают наши же самолеты и вертолеты. Дело в том, что в ракету, вылетающую из ствола нашего ПЗРК, вмонтирован чип, опознающий летающий объект по принципу "свой - чужой", а любой наш самолет и вертолет, находясь в воздухе, автоматически подает сигнал "я - свой".

Чип, "опознав своего", отключает тепловую головку наведения ракеты - и вероятность ее попадания в "своего" ничтожно мала, разве что стрелять в упор. Это позволяет без риска продавать наши ПЗРК во многие страны мира, включая потенциальных противников.

Между тем, до недавнего времени количество сбитых боевиками вертолетов и самолетов в Чечне постоянно и с определенной периодичностью увеличивалось - и лапша на уши, когда заявлялось, что это делается исключительно американскими "Стингерами", доставленными боевиками из Грузии.

Лапша - в расчете на незнание подавляющим большинством граждан страны того, сколько этот "Стингер" весит, какая это "деликатная штучка", каковы его линейные размеры и сколько километров по горам и лесам нужно тащить его из Грузии в Чечню - а заодно и очередной плевок как в сторону самого большого в мире по численности и боевой оснащенности Итум-Калинского пограничного отряда, перекрывающего границу Грузии и России на чеченском участке, так и всего Северо-Кавказского управления погранвойск, перекрывающего на другом участке грузино-российской границы и дорогу караванам со спиртом.

Не исключая все же, что "Стингеры" у чеченских боевиков есть, но в очень ограниченном количестве, приведу слова одного вертолетчика - "нас сбивают нашими же стволами". Оказывается, и в первую, и во вторую чеченские кампании в руках боевиков оказывались наши "Иглы" и "Стрелы" с удаленными из них чипами опознавания "свой - чужой", и для тепловой головки наведения ракеты все летающее над Чечней - "чужое".

Удалить чип опознавания из ракеты ПЗРК в кустарных условиях невозможно - только в условиях завода. Или изначально выпускать наши ПЗРК на наших заводах без чипов опознавания - специально для боевиков Чечни. Количество сбитых боевиками наших вертолетов и самолетов регулируется количеством поставляемых (и продаваемых) им наших ПЗРК без чипов опознавания.

По словам вертолетчика, это продолжалось до конца 2002 года.

Полигон беспредела.

Контрактник, весна 2000 года: "На нас уже охота началась. И если бы только чеченцы… Как у кого из нас срок контракта заканчивается и деньги надо платить, так выстрел - один - откуда-то раздается, и все. Несколько наших так уже погибло…"

Весна 2000 года. Колонна с гуманитарным грузом прошла опасный с точки зрения возможной засады боевиков участок трассы Ростов-Баку за Чернореченским постом ГАИ. Остановилась, и человек 10 солдат из сопровождения колонны (то ли старослужащих, то ли контрактников), вышедших из машин, начали весело и практически безостановочно стрелять из автоматов, ручных пулеметов и подствольных гранатометов по отдельно стоящему в поле кусту ивняка метрах в тридцати от дороги.

Меня поразила не их забава, а то, как среагировал на нее подполковник, зам. военного коменданта одного из районов Чечни - робко подошел к группе стрелков и не приказал прекратить стрельбу, а начал умоляюще лепетать: "Ребятки, прекратите… Сейчас ведь пальбу услышат, вертолеты налетят… Ребятки…"

Солдаты - не пьяные и по виду не уколотые - не обращали на него никакого внимания и продолжали стрелять до тех пор, пока не срубили очередями под корень весь куст - подполковник еще раньше прекратил свои мольбы и тихонько отошел в сторону.

Я потом спросил одного из стрелявших, почему так - и он ответил предельно откровенно: "Да любой из офицерья знает, что если нам в его поведении что-то не понравится, то мы его в этот же день грохнем, а спишем на чеченцев!"

Трасса Ростов-Баку. Мост через реку Аргун взорван - говорят, еще в первую кампанию - и чеченцы соорудили неподалеку подобие моста из газовых труб большого диаметра, пересыпав их щебнем - ездить-то надо. Возле моста стоит чеченец - собирает по пять рублей с машины на поддержание моста в рабочем состоянии. А рядом с ним - один и без оружия - стоит каменеющий от страха солдатик срочной службы. До ближайшего подразделения - километра два. Никто солдатика не убивает, не режет ему голову. Возле него - десятка два канистр с бензином из части. Торгует. И успешно. Российский заводской бензин в Чечне ценится за качество - в сравнении с самопальным из мини-заводиков. Понятно, что торговлей эти солдатики занялись по не собственной воле.

В одном из сел Чечни зашел к знакомому старику. У него приобретение - заводская упаковка сливочного масла и большая коробка с рыбными консервами насыпом. 500 рублей за масло (25 рублей за килограмм - при тогдашней его цене не ниже 50 рублей за килограмм) , банка консервов - по три рубля. "Хорошее приобретение", - говорю. "Хорошее, - соглашается он. - Беда в том, что это еда солдат. Офицеры с поста продали. Не мне бы - так другому. А солдаты по селу ходят, просят молока и хлеба. И им дают. Жалеют…"

(Этих голодных солдат срочной службы с глазами глубоких стариков, просящих еду у чеченцев, я лично видел неоднократно). И еще старик добавил со вздохом: "Ваши матери плачут, наши матери плачут - а эта сволота жиреет…" Понятно, что относились эти слова не только к офицерам с поста.

Когда в 2001 году убили полковника российской армии, военного коменданта одного из районов Чечни - только его - большинству и чеченцев, и федералов было хорошо известно - за что. Полковник в своем районе контролировал добычу, переработку на мини-заводиках и продажу нефти - и запросил себе долю большую, чем было оговорено ранее.

О взятках на постах. За все семь месяцев с лишним пребывания в Чечне я насмотрелся на это предостаточно. Самое большое потрясение у меня в начале работы в республике было связано с этими постами - когда из Ведено через Шали я проехал в частной машине до границы с Ингушетией, и ни одна, извините, морда, в форме на многочисленных постах - тогда их от Шали до границы с Ингушетией я насчитал 19 - не проверила ни у кого из четырех пассажиров документы, и даже не нагнулась заглянуть в "Жигуленок" - кто там едет?

Просто на каждом посту водитель выходил, вкладывая в права десяточку. Уточняю - десять рублей, а не долларов. И все. Позже я уже этому не удивлялся. Морды в камуфляже говорили откровенно: "Ты плати десяточку, и вези что хочешь - хоть Басаева, хоть атомную бомбу, хоть в Чечню, хоть из Чечни".

И это было действительно так - да и остается так, о чем свидетельствует совсем недавнее сообщение о попытке задержания того же Басаева в Северной Осетии - безногий Шамиль и в этот раз оказался неуловимым. Что тут удивляться потом последующим терактам как в самой Чечне, так и за ее пределами?

Ингушетия, самодельные комнатки из ДВП в огромном промышленном здании - один из пунктов временного размещения беженцев из Чечни. Тридцатишестилетний чеченец - вдовец с тремя малолетними детьми на руках: "Среди бела дня, несмотря на огромное количество постов на дорогах, в село въехал пикап с минометом под тряпьем в кузове. Двое из банды установили миномет в центре села, сделали несколько выстрелов в сторону части федеральных войск за селом, свернули миномет и так же спокойно и беспрепятственно уехали.

Через несколько минут начался расстрел села из орудий. Первый снаряд разорвался в стороне, второй влетел в мой дом. Убило мать, жену и соседку, которая зашла в гости. Старший брат как раз входил в дом - взрывной волной его выбросило во двор, контузило сильно. Я пошел к отцу, сказал: "Я иду мстить русским". Отец ответил: "Мне 74 года, я твоих детей поднять не смогу". Это меня остановило…"

У гуманитарной организации, где я работал, у каждой ее колонны с грузом муки, сахара и подсолнечного масла для наиболее социально незащищенных жителей республики, была копия приказа тогдашнего главного военного коменданта Чечни Ивана Бабичева, где были такие слова "обеспечить беспрепятственное прохождение колонн с гуманитарными грузами на всей территории Чечни".

Морды в камуфляже на постах откровенно смеялись: "Да клал я на Бабичева и на его приказ! Плати и езжай!" Не платили принципиально - и стояли перед постами когда по несколько часов, а иногда - уже в Чечне - по несколько суток - при том, что те, кто платил, ехал через посты беспрепятственно и зачастую без всякого, даже поверхностного, досмотра.

После перехода руководства "контртеррористической операцией" под ведение ФСБ в начале 2001 года такса за проезд через посты резко возросла - до 50 рублей с машины. Как объяснили морды на постах - "за риск". Правда, продержалось это недолго - дней 7-10. Потому что резко сократилось число машин на дорогах республики. И все вернулось к прежней "десяточке".

Мелочь? Как сказать. В нормальные дни через посты на трассе Ростов-Баку проходило туда-обратно не менее тысячи машин. "Доход" каждого поста за один день посчитать несложно. Сколько всего постов на дорогах Чечни - сотня, не меньше.

С этими постами связан мой самый сильный за всю мою жизнь стыд. В конце декабря 2000 года мы шли колонной с грузом гуманитарного продовольствия на Дагестан. Простояв на самом главном посту "Кавказ" на границе с Ингушетией с 8 утра до 12 дня, мы поняли - еще задержимся здесь на полчаса, и можем попросту не успеть пройти все посты на трассе до начала комендантского часа, который начинался в 6 вечера.

Перспектива заночевать в данном случае на территории Чечни нас совсем не радовала - и решили заплатить. У нас не было времени даже пробежаться вдоль огромной колонны, собрать с водителей деньги и отдать их сразу за все тридцать машин. Колонна двинулась через пост, водители на ходу приоткрывали дверь кабины, дать десятку в руки двум мордам в камуфляже уже не успевали - и бросали деньги на дорогу. Ветер, слякоть с неба, жуткий слой жидкой грязи на дороге - и морды в камуфляже, уже перемазанные в грязи с головы до ног, ловящие, как собаки, разлетающиеся бумажки, выдергивающие их из месива под ногами.

Я сидел в седьмой или восьмой машине от головы колонны, все это видел - и чеченец-водитель, с которым я ехал первый раз, обернувшись ко мне, сказал с издевкой: "Что ж ты не снимаешь, русский?" У меня с собой была видеокамера, он ее видел и боялся, боялся и ее, и меня, потому что для федералов само наличие несанкционированной видеокамеры в Чечне зачастую опаснее, чем боевик с автоматом - увидят объектив видеокамеры и влупят очередь по машине, посчитав, для оправдания, что это не объектив камеры бликнул синим цветом, а снайперский прицел.

Я потому и не снимал, чтобы не спровоцировать - а водитель расценил это по-своему, и стыд за тех, русских, которые гонялись за десяточками в грязи, заливал меня.

На бетонных блоках поста "Ассиновская" все той же федеральной трассы Ростов-Баку, в стороне от дороги, большими буквами написано краской "Терроризм - это болезнь, но мы, ДОНцы, ее вылечим!" Я увидел эту надпись впервые в марте 2000 года, когда в первый раз въехал в Чечню - и потом, подновляемую, видел регулярно, проезжая этот пост, до июля 2001 года, когда закончил свою работу в Чечне.

Я не знаю, всегда ли этом посту служили военные из одной и той же дивизии особого назначения. Только все больше убеждался в том, что "лекари" терроризма в Чечне в своем большинстве сами давно и, похоже, безнадежно больны. Как там у Ницше: "Сражающему с чудовищами надо постоянно опасаться того, чтобы самому не превратиться в чудовище"?

Превратились. И не только в Чечне.

С началом боевых действий в Дагестане президент пообещал, что контртеррористы будут получать столько же, сколько и наши миротворцы на Балканах. Обещание исполнялось недолго - уже через два-три месяца после ввода войск в Чечню сообщили, что основная фаза операции успешно завершилась, и выплата "бешеных бабок" тут же прекратилась.

Тогда и началось (или продолжилось?) "зарабатывание" денег не только службой в "горячей точке", не только продажей из воинских частей бензина, продуктов и обмундирования всем желающим - продавать начали (или продолжили) оружие, боеприпасы, взрывчатку (откуда, спрашивается, у боевиков до сих пор столько фугасов, где основная "начинка" - 122-миллиметровый артиллеристский снаряд? Или тоже из Грузии таскают?).

Продавать начали (или продолжили) солдат срочной службы - в качестве постоянных или временных рабов, причем не только в Чечне, но и по постоянному месту дислокации воинской части.

Начался вал откровенных грабежей и мародерства, когда из домов чеченцев - только за то, что они чеченцы, с которыми "можно не церемониться" - тащилось все более-менее ценное, пригодное для перепродажи - от кофеварок и телевизоров до ковров и автомашин.

Начался новый этап так называемых "зачисток" - если ранее, в первую кампанию, соблюдались хоть какие-то правила и задержанного по подозрению в бандитизме отправляли в фильтропункт, и родственники всегда или почти всегда знали, где искать сына, мужа или брата, то во вторую кампанию чуть ли не в каждой воинской части - а не только в 45-м десантном полку, о котором писала Анна Политковская - имеется своя яма или подвал, свой "зиндан", где содержатся задержанные, называемые "живым товаром", "валютой".

Задерживая чеченцев, никто из "лекарей терроризма" и не собирался передавать их следственным органам и уж тем более самим проводить с ними настоящие следственные мероприятия - они нужны были, в основном, для того, чтобы потребовать за них выкуп.

В разных районах Чечни родственники задержанных называли мне одну и ту же цену выкупа - от 500 долларов до 50 тысяч долларов за человека. Спрашивается - откуда такие деньги (тем более 50 тысяч) могут взять простые жители, которые в подавляющем своем большинстве живут на грани нищеты, а то и за этой гранью?

Ответ довольно прост - при помощи сотрудничающих с военными местных жителей, которых все называют "шакалами", предварительно выясняется, у кого сколько примерно можно запросить за задержанного родственника, учитывая состояние всей его большой и малой родни - и проводится т.н. "адресная зачистка".

Борьба с терроризмом, которая и раньше не стояла на первом плане, отодвинулась неопределенно далеко - никого, ни одного генерала ни в Москве, ни в Ханкале не смущало и не смущает то, что вся почти стотысячная рать, включая армейские, милицейские и ФСБэшные спецназы, уже четыре года безуспешно ловит "маленькие разрозненные группы боевиков", включая одноногого Басаева.

И никак ни поймать, ни уничтожить не могут, хотя никто из боевиков, включая Масхадова, академии Генерального штаба не заканчивали и большинство вообще в армии ранее не служили. Нормальный военный человек от стыда бы сгорел, в отставку бы подал или даже застрелился, спасая задетую честь - наши же стратеги и тактики без тени смущения принимают очередные звезды на погоны и грудь, обещая миллион долларов всякому, кто доставит к ним инвалида Басаева на блюдечке - живого или мертвого.

Это было бы смешно, если бы не было так трагично.

Мне неоднократно приходилось слышать по московскому радио в Чечне, что возле такого-то села произошел бой федеральных сил с крупной бандой боевиков, которая в итоге была частично уничтожена, а затем рассеялась. Да, такие бои и мелкие стычки периодически случаются - но особенность в том, что когда я слышал по радио о нескольких таких боях, то находился как раз в этих селах - и никаких боев не было, была в лучшем случае разрозненная, т.н. "дежурная" несколько минутная односторонняя стрельба с поста.

"Наверх" же отчитывались за "крупный бой" - зарабатывая себе тем самым "боевые", повышение по службе, награды, а заодно и списывая таким образом проданные ранее боеприпасы.

Здесь мы вплотную подошли к теме "Чечня и СМИ". С подачи российских военных аккредитованные в республике журналисты до недавнего времени в основном рассказывали только о действиях боевиков и успехах федеральных сил.

Дело даже не в том, что нередко это была откровенная ложь - а в том, что тем самым такие СМИ работали на боевиков, даже не осознавая этого. Ведь одна из целей террористов во всем мире - это нагнетание страха. И к этому, к нагнетанию страха в стране перед террористами вообще и перед чеченцами - скопом - в частности приложили руку не только российские СМИ, но и наши чиновники самого высокого ранга, включая президента - через те же СМИ.

Второй момент - боевикам зачастую даже не надо связываться со своими зарубежными спонсорами, отчитываться о проделанной ими работе - достаточно было передать: "Регулярно читайте, слушайте и смотрите такие-то российские СМИ - там полный отчет о нашей деятельности". И ложь военных о мифических боях с боевиками тоже работала и на боевиков.

Два долгих года после ареста полковника Буданова вся Чечня с замиранием ждала справедливого суда над ним. Дело было не лично в Буданове - все, кто не бегал в лесах с автоматом, еще жили надеждой, что Чечня находится в правовом поле российских законов.

Многие за эти два года судебно-политического лицемерия эту надежду, и без того слабенькую, окончательно утратили.

Как следствие - за оружие и пояса шахидов взялись не только мужчины, но и женщины. Карточные шулера в погонах и без объясняют это тем, что женщин зомбируют в лагерях подготовки. Да никто их не зомбирует - просто у них терпение и смирение лопнуло от происходящего в Чечне беспредела.

Раньше сотрудников МВД в Чечню посылали на три месяца. Теперь - на полгода. Чтобы зверели там без женщин еще больше, чем Буданов, вымещая свою ярость длительным воздержанием и творящимся там бардаком на еще не бандитах, которые для них не чеченцы даже, а "чехи" - по аналогии с афганскими "духами". И набирались опыта "работы", при которой позволено все - от изощренных пыток для получения признательных показаний до внесудебных казней любыми мыслимыми и немыслимыми способами.

С марта 2000 года по июль 2001 года чеченские женщины во всех населенных пунктах Чечни и в Ингушетии говорили - а зачастую кричали - мне только одно: "Вы поймите - сейчас они делают это у нас, но они вернутся в Россию - и будут делать то же самое! Они уже не смогут по-другому!"

Они вернулись - даже те, кто в Чечне никогда не был. Результаты чеченского полигона уже видны по всей стране, которая вся потихоньку превращается в огромный полигон беспредела, бесправия и страха.

И, пожалуй, на первом месте по беспределу в стране - милицейско-прокурорско-судейское беззаконие, набирающее обороты, когда никто из больших и малых властных должностных лиц ничего не боится, поскольку все так или иначе друг с другом связаны, а если чего и боится, так прежде всего не законов, а своего исключения из карточной колоды "избранных" и превращения себя во "все остальные". Как у Костомарова о 17-м веке: "А указы твои, государь, исполняются тогда лишь, когда их уже опасно не исполнять".

Родина как Родина - ничего не меняется. Только все отчетливее грань между теми, для кого существуют законы, и теми, для кого никаких законов не существует.

Хождение по замкнутому кругу - с одними и теми же граблями на пути.

В Чечне как минимум сто пятьдесят - двести тысяч мужчин, способных вполне умело держать в руках оружие, но которые не воевали, не воюют и воевать не хотят. Но которых - поодиночке и небольшими группами - теми или иными действиями и способами вынуждают это делать. В Чечне примерно столько же девушек и женщин - и если уж они, пока лишь некоторые из них, вопреки всем многовековым традициям, взялись за оружие и пояса шахидов…

И примерно столько же детей разного пола и возраста, большинство из которых не знает и не видело в своей жизни ничего, кроме власти силы, культа оружия, боевых действий, смертей и крови, недоедания, разрухи; палаток, вагонов, подвалов, коровников и бывших цехов заводов - вместо нормального дома. Они с детства слышат от старших - "во всем виноваты русские". Кем они вырастут? И сколько еще лет мы будем с ними убивать друг друга?

Еще в советские времена в мирное время во время проведения войсковых учений с боевой стрельбой допускалась гибель 2 % военнослужащих при численности участников учений до 10 тысяч человек, и 3 % - при численности до 25 тысяч человек.

Официальные данные числа погибших в Чечне военнослужащих за каждый год "контртеррористической операции", если исходить из средней численности воинского контингента в Чечне в 80 тысяч человек, идеально вписываются в эти самые 2-3 %.

Запланированное число жертв с российской стороны в условиях военного полигона под названием "Чечня". Продолжающаяся игра в "русскую рулетку" для всех, кто там оказывается даже на короткое время.

Это понимают все, кто едет туда на службу - но едут, надеясь не погибнуть и не стать инвалидом от пули или фугаса, выпущенной и заложенного неизвестно кем. Выполняя приказ. Зарабатывая деньги, чтобы кормить свои семьи - другим способом они их не заработают. Зарабатывая награды, звездочки на погонах и более высокие должности. Без командировки в Чечню продвижения по службе для многих офицеров уже не добиться - как бы ни старался.

В лучшие для боевиков времена их официальная численность не превышала 25 тысяч человек. В последующем это число неуклонно сокращалось - 10 тысяч, 5, 3, 2… В последнее время их численность вообще не называется, определяя их как "мелкие разрозненные группы".

Конечно, для того, чтобы нейтрализовать даже те же 25 тысяч, недостаточно одного "грачевского" парашютно-десантного полка. Но уж сил самого большого в Европе по количеству войск и вооружений Северо-Кавказского военного округа и одноименного округа внутренних войск было бы вполне достаточно.

Но, как и в первую кампанию, на чеченском полигоне с реальным противником и боевой стрельбой прошли и проходят "боевое крещение" большие и малые подразделения различных родов войск из всех военных округов, от Ленинградского до Дальневосточного включительно, а также морская пехота всех флотов (в настоящее время уже туда не направляется), спецназы всех силовых структур, сотрудники Минюста и, в частности, сотрудники исправительных учреждений, сотрудники МВД и МЧС…

Ровно год спустя после событий в "Норд-Осте", статс-секретарь - замминистра МВД РФ, генерал-полковник милиции Владимир Васильев, отвечая на вопрос читателя "МК" "Почему так долго идет война в Чечне?", ответил:

- Я задаюсь и этим вопросом. Для себя понимаю, что этот процесс очень длительный. Но говорить, что мы воюем в Чечне, - это не совсем правильно. Мы на территории всей России наводим порядок. Просто есть много такого, что нужно во времени пережить.

Наверное, замминистра МВД, говоря эти слова, имел в виду не совсем то, что увидел в них я. Но для меня эти слова знаковые. Определенно, что под маской "контртеррористической операции" на чеченском полигоне идет (и еще неизвестно, сколько будет идти) боевая тренировка всех силовых структур страны.

Вопрос в том, что пока не очень понятно, к чему они готовятся. К нанесению превентивных ударов в рамках новой - сначала разрабатываемой, а затем недавно утвержденной - военной доктрины? Или к новому чрезвычайному положению внутри страны с использованием прошедших Чечню силовых структур для подавления массовых беспорядков в городах? Или к тому и к другому одновременно?

Я задал этот вопрос в частной беседе с одним хорошо знакомым силовиком с большими просветами на погонах, который, кстати, в Чечне пока ни разу не был. Для него ничто из мною сказанного не было новостью, он сначала снисходительно улыбался, давая понять, что ему известно намного больше, чем мне, а затем уже без улыбки ответил: "Для меня уже не вопрос - для чего. Для меня вопрос - когда?" И, помолчав, добавил: "Я буду оставаться на своем посту. И буду стрелять, когда начнется".

Тоска, брат…

Джерело